Дракон Белквинита.
Каждая скамейка в парке - это свой отдельный маленький мирок. Вещь в себе.
А, чё меня слушать, мне просто хотелось описать пару нарядов.
На скамейке перед небольшим фонтанчиком сидит парнишка в тонкой замшевой куртке и многослойных свитерах под ней.На скамейке перед небольшим фонтанчиком сидит парнишка в тонкой замшевой куртке и многослойных свитерах под ней. Тёмно-зелёные холщовые брюки забрызганы краской и местами в пятнах от угля, он сидит, забросив ногу на ногу перед небольшим этюдником, вокруг него на скамейке открытые коробки с акварелью, разбросанные кисти и наточенные ножом дорогие карандаши всех степеней твёрдости. В одном уголке его рта торчит карандаш 2Т, в другом - тонкая кисточка, он грызёт их попеременно, задумчиво уставившись на набросок перед ним. Его пальцы в дешёвых тряпичных перчатках с обрезанными фалангами барабанят по правому колену.Его преследует это дурацкое навязчивое чувство, что "чего-то не хватает", хотя вроде композиция нормальная, он перепроверял пропорции и вообще всё должно быть ок. Но что-то не даёт ему коснуться бумаги влажной кистью и заполнить контуры цветом. Это выводит его из себя, бесит почти физически, хочется разбросать всё вокруг, бегать кругами, биться головой об специально отведённые места - а вдруг там кто-то отзовётся. Но он сидит и внутренне клокочет и прожигает взглядом дыры в бумаге, пока одно простое слово не всплывает в подсознании. "Раскраска". Перенести всё готовенькое на лист, заполнить существующие формы - чёрт, да это же просто скучно! Парнишка, смеётся, пугая голубей около соседней скамейки, срывает набросок с этюдника, пришпиливает чистый лист и, уставившись на него с хищностью голодающего гепарда, набредшего на стадо зебр и собирающегося выдать лучшее соотношение километров на секунду в жизни, выхватывает карандаш изо рта.
Старушка кормит голубей, морщинистая и косолапая как породистый шарпей, сгорбленная в 10 погибелей, в кроссовках, синих спортивных штанах, коричневом заношенном пальто и огромном оранжевом берете на жиденьком пучке волосСтарушка кормит голубей, морщинистая и косолапая как породистый шарпей, сгорбленная в 10 погибелей, в кроссовках, синих спортивных штанах, коричневом заношенном пальто и огромном оранжевом берете на жиденьком пучке волос. Волосы белесо-седые, потому что она слишком горда и не красит их как некоторые в по-дурацки неестественные малиновые цвета. Рядом на скамейке лежит большая сумка-авоська с выцветшим, но некогда крикливо-ярким жёлто-красно-синим узором "огурцы". Не очень понятно почему "огурцы", ведь похоже на огромные запятые с кружочками, но время её молодости это было на пике моды и все ходили в "огурцах", даже у Джона Леннона была машина с "огурцом". Вот она и привыкла к слову. Сейчас "огурцы" опять неожиданно вспомнили, модницы снова носят их на платьях, хотя всего год назад фыркали на бабушкин старомодный орнамент. А теперь и сами обрядились и ходят гордые, как будто это они первые в космос слетали. Вечно они сначала не ценят, а потом не признают, всё ведь конце концов берут у стариков, всё повторяют снова, куда им нынче что-то самим придумать. Всё открывают как будто заново и делают модным. Всё, кроме самих стариков.
Старушка, покряхтывая, долго старается устроиться поудобней на жёсткой скамейке и сварливо и длинно ругается в спины прохожим, которые, проходя, распугивают голубей. Голуби слетаются обратно обычно ещё до конца тирады, но старушка всё равно высказывается до конца, поминая и молодёжь, и нравы, и правительство. Она ведь тут не забавы ради сидит, она пришла засохший хлеб скормить, потому что выбрасывать хлеб - грех. Семья этого не понимает, они ведь в войну не голодали и траву не ели, откуда им знать. Но они пусть как хотят, а бабушка не позволит просто так продукты выбрасывать, если можно птиц накормить. Не то чтобы она была прямо уж такая птичница, глупости, она же не свежий хлеб крошит, эдак денег не оберёшься летучих проглотов свежими булками кормить, может им ещё пирожных и тортов принести?.. Но чего бы подсохший не отдать, свои-то всё равно уже такой не едят, привереды. А что он подсыхает часто, потому что лежит вечно в самых дальних и недоступных местах - так это они глаза-то разуть не могут, вечно сами не найдут, кто ж виноват?
Следующая лавочка не ругается на прохожих- сложно ругаться на то, чего в упор не замечаешь - и не обратила бы внимания на голубей, даже затей они тут всероссийский слёт.Следующая лавочка не ругается на прохожих- сложно ругаться на то, чего в упор не замечаешь - и не обратила бы внимания на голубей, даже затей они тут всероссийский слёт. Здесь горят взгляды, здесь смеются поминутно и запоем, а целуются так и вовсе с отчаянной жаждой заблудившегося в пустыне и вдруг набредшего на колодец туриста - долго, безрассудно, не зная меры, до боли в распухших губах, до лёгкого головокружения. На нём балахонистая синяя куртка с оттопыренными карманами, тёмные джинсы и кеды. Он долго сомневался, не надеть ли костюм, но в костюме он сам себе кажется идиотом, так что в конце концов он напялил тёмно-серую толстовку с каким-то вычурным золотисто-бежевым гербом и потёрто-нечитаемыми надписями. Её давным-давно подобрал для него друг-стиляга, потому что "ну что ты как дерёвня, на улицу с тобой выйти стыдно". Но он только хмыкал, а толстовка пылилась в шкафу, пока вдруг не выглядеть "дерёвней" стало критически важно, потому что девушка рядом с ним стоит тысячи мегаполисов. Он не очень осознаёт, что голая шея торчит из широкого ворота куртки тощая и трогательная и ничего на свете уже не поможет ему выглядеть стильней с этим сочетанием, и что обнимая его, девушка сквозь все эти слои одежды чувствует какой он ужасно худой и костлявый, но главное, он не осознаёт что раз уж она всё ещё прижимается к выпирающим рёбрам и целует острый кадык, её уже вряд ли отпугнут его повседневная "дерёвня" и даже ужасный костюм. Он сжимает её пальцы - она мерзлячка, но какого-то чёрта надела перчатки без пальцев и руки её стынут если выпустить их хоть на полминуты, - всё это заставляет его чувствовать себя виноватым. Он хотел бы отвести её в какое-нибудь кафе, но последние деньги только что потрачены - в их первую встречу она ухмыльнулась и сказала, что не любит букеты, это слишком банально, вот если бы кто-то догадался подарить ну например бонсай. Он купил ей мандариновое деревце - размером с кустик, в горшке, но с настоящим стволом и ветками, и конечно, мандаринами, которые они конечно не могли не попробовать - мелкими и горькими, так что впору заедать лимонами. Зато продавщица обещала, что деревце будет цвести через полгодика - и что цветы будут белыми и вкусно пахнущими. Когда он рассказал это и небрежно попросил сообщить так ли это, она улыбнулась, отведя глаза, пробурчала "Ну, сам посмотришь", и его сердце по-глупому пропустило удар.
Она-то как раз была девушка стильная, умеющая неповторимо одеться за небольшие деньги, знающая себе цену, да что уж там, она была хороша и понимала это. На ней чёрная куртка - довольно старая, но всё ещё сидящая шикарно - покроем похожая на камзол и подчёркивающая фигурку строгим силуэтом, но при этом с бархатным пояском с тончайшей полосой чёрного кружева и большими пуговицами с ажурной гравировкой, тёмные джинсы-стрейч и высокие замшевые сапожки с округлым носом и высоким каблуком, заставляющим ножку выглядеть точёной. Она всё утро провертелась перед зеркалом и промучалась с плотным бирюзовым шёлковым платком с золотой нитью, повязывая его сложными узлами и фигурами, чтобы смотрелся естественно-живописной драпировкой. Образ непринуждённой элегантности был создан, хотя она и не надеялась что его оценят по достоинству и заметят мелкие детали. Она вообще себя не узнавала - он ведь не подходил ни под один из её давно продуманных критериев и уж подавно не был похож на Риза Майерса. Ну, зато у него потрясающие зелёные глаза. Ну может не совсем зелёные, но с ореховыми нотками даже интереснее, успокаивала она себя, не отдавая себе отчёт, в что для неё был бы "интересным" любой цвет - с их первой встречи 4 дня назад, когда он наклонился, чтобы согреть дыханием её пальцы, поднял эти самые неопределённо-зелёные глаза, а у неё вдруг перехватило дыхание. И поэтому она сегодня как дура пришла в тех же тоненьких перчатках без пальцев - чтобы губы вкуса самых маленьких на свете мандариновых солнышек снова согрели её ладонь.
А, чё меня слушать, мне просто хотелось описать пару нарядов.
На скамейке перед небольшим фонтанчиком сидит парнишка в тонкой замшевой куртке и многослойных свитерах под ней.На скамейке перед небольшим фонтанчиком сидит парнишка в тонкой замшевой куртке и многослойных свитерах под ней. Тёмно-зелёные холщовые брюки забрызганы краской и местами в пятнах от угля, он сидит, забросив ногу на ногу перед небольшим этюдником, вокруг него на скамейке открытые коробки с акварелью, разбросанные кисти и наточенные ножом дорогие карандаши всех степеней твёрдости. В одном уголке его рта торчит карандаш 2Т, в другом - тонкая кисточка, он грызёт их попеременно, задумчиво уставившись на набросок перед ним. Его пальцы в дешёвых тряпичных перчатках с обрезанными фалангами барабанят по правому колену.Его преследует это дурацкое навязчивое чувство, что "чего-то не хватает", хотя вроде композиция нормальная, он перепроверял пропорции и вообще всё должно быть ок. Но что-то не даёт ему коснуться бумаги влажной кистью и заполнить контуры цветом. Это выводит его из себя, бесит почти физически, хочется разбросать всё вокруг, бегать кругами, биться головой об специально отведённые места - а вдруг там кто-то отзовётся. Но он сидит и внутренне клокочет и прожигает взглядом дыры в бумаге, пока одно простое слово не всплывает в подсознании. "Раскраска". Перенести всё готовенькое на лист, заполнить существующие формы - чёрт, да это же просто скучно! Парнишка, смеётся, пугая голубей около соседней скамейки, срывает набросок с этюдника, пришпиливает чистый лист и, уставившись на него с хищностью голодающего гепарда, набредшего на стадо зебр и собирающегося выдать лучшее соотношение километров на секунду в жизни, выхватывает карандаш изо рта.
Старушка кормит голубей, морщинистая и косолапая как породистый шарпей, сгорбленная в 10 погибелей, в кроссовках, синих спортивных штанах, коричневом заношенном пальто и огромном оранжевом берете на жиденьком пучке волосСтарушка кормит голубей, морщинистая и косолапая как породистый шарпей, сгорбленная в 10 погибелей, в кроссовках, синих спортивных штанах, коричневом заношенном пальто и огромном оранжевом берете на жиденьком пучке волос. Волосы белесо-седые, потому что она слишком горда и не красит их как некоторые в по-дурацки неестественные малиновые цвета. Рядом на скамейке лежит большая сумка-авоська с выцветшим, но некогда крикливо-ярким жёлто-красно-синим узором "огурцы". Не очень понятно почему "огурцы", ведь похоже на огромные запятые с кружочками, но время её молодости это было на пике моды и все ходили в "огурцах", даже у Джона Леннона была машина с "огурцом". Вот она и привыкла к слову. Сейчас "огурцы" опять неожиданно вспомнили, модницы снова носят их на платьях, хотя всего год назад фыркали на бабушкин старомодный орнамент. А теперь и сами обрядились и ходят гордые, как будто это они первые в космос слетали. Вечно они сначала не ценят, а потом не признают, всё ведь конце концов берут у стариков, всё повторяют снова, куда им нынче что-то самим придумать. Всё открывают как будто заново и делают модным. Всё, кроме самих стариков.
Старушка, покряхтывая, долго старается устроиться поудобней на жёсткой скамейке и сварливо и длинно ругается в спины прохожим, которые, проходя, распугивают голубей. Голуби слетаются обратно обычно ещё до конца тирады, но старушка всё равно высказывается до конца, поминая и молодёжь, и нравы, и правительство. Она ведь тут не забавы ради сидит, она пришла засохший хлеб скормить, потому что выбрасывать хлеб - грех. Семья этого не понимает, они ведь в войну не голодали и траву не ели, откуда им знать. Но они пусть как хотят, а бабушка не позволит просто так продукты выбрасывать, если можно птиц накормить. Не то чтобы она была прямо уж такая птичница, глупости, она же не свежий хлеб крошит, эдак денег не оберёшься летучих проглотов свежими булками кормить, может им ещё пирожных и тортов принести?.. Но чего бы подсохший не отдать, свои-то всё равно уже такой не едят, привереды. А что он подсыхает часто, потому что лежит вечно в самых дальних и недоступных местах - так это они глаза-то разуть не могут, вечно сами не найдут, кто ж виноват?
Следующая лавочка не ругается на прохожих- сложно ругаться на то, чего в упор не замечаешь - и не обратила бы внимания на голубей, даже затей они тут всероссийский слёт.Следующая лавочка не ругается на прохожих- сложно ругаться на то, чего в упор не замечаешь - и не обратила бы внимания на голубей, даже затей они тут всероссийский слёт. Здесь горят взгляды, здесь смеются поминутно и запоем, а целуются так и вовсе с отчаянной жаждой заблудившегося в пустыне и вдруг набредшего на колодец туриста - долго, безрассудно, не зная меры, до боли в распухших губах, до лёгкого головокружения. На нём балахонистая синяя куртка с оттопыренными карманами, тёмные джинсы и кеды. Он долго сомневался, не надеть ли костюм, но в костюме он сам себе кажется идиотом, так что в конце концов он напялил тёмно-серую толстовку с каким-то вычурным золотисто-бежевым гербом и потёрто-нечитаемыми надписями. Её давным-давно подобрал для него друг-стиляга, потому что "ну что ты как дерёвня, на улицу с тобой выйти стыдно". Но он только хмыкал, а толстовка пылилась в шкафу, пока вдруг не выглядеть "дерёвней" стало критически важно, потому что девушка рядом с ним стоит тысячи мегаполисов. Он не очень осознаёт, что голая шея торчит из широкого ворота куртки тощая и трогательная и ничего на свете уже не поможет ему выглядеть стильней с этим сочетанием, и что обнимая его, девушка сквозь все эти слои одежды чувствует какой он ужасно худой и костлявый, но главное, он не осознаёт что раз уж она всё ещё прижимается к выпирающим рёбрам и целует острый кадык, её уже вряд ли отпугнут его повседневная "дерёвня" и даже ужасный костюм. Он сжимает её пальцы - она мерзлячка, но какого-то чёрта надела перчатки без пальцев и руки её стынут если выпустить их хоть на полминуты, - всё это заставляет его чувствовать себя виноватым. Он хотел бы отвести её в какое-нибудь кафе, но последние деньги только что потрачены - в их первую встречу она ухмыльнулась и сказала, что не любит букеты, это слишком банально, вот если бы кто-то догадался подарить ну например бонсай. Он купил ей мандариновое деревце - размером с кустик, в горшке, но с настоящим стволом и ветками, и конечно, мандаринами, которые они конечно не могли не попробовать - мелкими и горькими, так что впору заедать лимонами. Зато продавщица обещала, что деревце будет цвести через полгодика - и что цветы будут белыми и вкусно пахнущими. Когда он рассказал это и небрежно попросил сообщить так ли это, она улыбнулась, отведя глаза, пробурчала "Ну, сам посмотришь", и его сердце по-глупому пропустило удар.
Она-то как раз была девушка стильная, умеющая неповторимо одеться за небольшие деньги, знающая себе цену, да что уж там, она была хороша и понимала это. На ней чёрная куртка - довольно старая, но всё ещё сидящая шикарно - покроем похожая на камзол и подчёркивающая фигурку строгим силуэтом, но при этом с бархатным пояском с тончайшей полосой чёрного кружева и большими пуговицами с ажурной гравировкой, тёмные джинсы-стрейч и высокие замшевые сапожки с округлым носом и высоким каблуком, заставляющим ножку выглядеть точёной. Она всё утро провертелась перед зеркалом и промучалась с плотным бирюзовым шёлковым платком с золотой нитью, повязывая его сложными узлами и фигурами, чтобы смотрелся естественно-живописной драпировкой. Образ непринуждённой элегантности был создан, хотя она и не надеялась что его оценят по достоинству и заметят мелкие детали. Она вообще себя не узнавала - он ведь не подходил ни под один из её давно продуманных критериев и уж подавно не был похож на Риза Майерса. Ну, зато у него потрясающие зелёные глаза. Ну может не совсем зелёные, но с ореховыми нотками даже интереснее, успокаивала она себя, не отдавая себе отчёт, в что для неё был бы "интересным" любой цвет - с их первой встречи 4 дня назад, когда он наклонился, чтобы согреть дыханием её пальцы, поднял эти самые неопределённо-зелёные глаза, а у неё вдруг перехватило дыхание. И поэтому она сегодня как дура пришла в тех же тоненьких перчатках без пальцев - чтобы губы вкуса самых маленьких на свете мандариновых солнышек снова согрели её ладонь.
@музыка: Sting - Fragile